Когда появляется Алекс, жизнь начинает напоминать яркую карусель, потому что все вокруг себя он превращает в хаос. Подчиняет собственной воле. Заставляет плясать под свою дудочку. И пускай тебе некогда, ты на работе и заботишься о собственной репутации, ему наплевать. Алекс черно-белым вихрем врывается в уже пустую аудиторию, ухмыляется и говорит, что хочет. Тебя. Прямо здесь и сейчас.
И никакие отговорки не помогают. Ты просто пятишься к стене, чтобы отдалить тот момент, когда тебя сожмут в крепких объятьях, а губы заткнут жадным, сухим, жестким поцелуем.
Зря он провел по исписанной вдоль и поперек доске, потому что руки у него сделались сухими и стали пахнуть мелом. И когда эти ладони скользят по худым бокам, гладят спину, впиваются в плечи, становится слегка больно и щекотно – неприятно. Или путается пальцами в волосах, тянет за пряди, пачкает – хочется оттолкнуть их или сжать в собственных руках. Но второе, в принципе, не важно. Светлые волосы, белый мел. Не слишком заметно. Серьезнее – черная рубашка, полностью расстегнутая, и, наверняка, вся в меловых отпечатках. Да и студенты скоро придут на консультацию, наверное…
Все мысли путаются; тонкие, прохладные не смотря на все поцелуи губы скользят по шее, прикусывают кожу. Зараза… Знает же, что сейчас нельзя. При такой рубашке шея остается открытой, и засосы будут видны. Какая же все- таки зараза… Слишком беспечен, слишком легкомыслен и равнодушен. Еще совсем ребенок, жестокий, ядовитый, колючий. Отсутствие кондиционера и весенняя майская жара в тесной аудитории создают непередаваемый букет ощущений. Собственное возбуждение кажется небольшим адом, созданным чужими, настолько знающими твое тело руками.
А где-то там, в другой, параллельной вселенной, за окном поют птицы. Слышится смех разомлевших и обленившихся студентов. И там, в коридорной прохладе, ходят старшекурсники, обсуждают предстоящие экзамены, шутят, надеются, беспокоятся. Профессора, коллеги. Такие важные, серьезные, неподозревающие, что твориться прямо у них под боком. Тоже в другой, параллельной вселенной.
Всего лишь поцелуи.
А чувство такое, что ты лежишь на собственном преподавательском столе, и тебя медленно, невыносимо тягуче раздевают, словно издеваются. А хочется быстро, ярко, стыдно, до темноты в глазах…
Всего лишь прикосновения, всего лишь легкие поглаживания. Как трепетание крыльев бабочки о нежную кожу.
А в мыслях объятья, тесные, интимно-близкие, сладкие. Такие, что кажется, кожа вот-вот начнет плавиться и вы по-настоящему станете единым, словно сиамские близнецы. И ритмичные толчки, отдающиеся во всем теле, заставляющие тебя не стонать – петь, тягуче, звонко, глубоко. Так, как ему нравится.
Удар, резкий стук двери. В этой или соседней аудитории?
И когда тебе уже стало все равно, увидит вас кто или нет, наплевать на репутацию, чужое мнение, на весь мир, лишь бы были эти губы, эти сильные пальцы, единое на двоих дыхание и желание, этот поддонок отпускает руки, отходит и улыбается озорно, как напакостивший ребенок.
- Спасибо, дорогой Вильям, но мы же заботимся о твоей репутации, не так ли?
И уходит, не попрощавшись, не извинившись, словно так и должно быть. Это для него так привычно – оставлять тебя в растерянности, недовольстве, неудовлетворенности. Встрепанным и удивленным.
- Сволочь!
А на спине, на черной рубашке множество переплетенных в узор меловых отпечатков.
